Идею «осады» дворца и ареста правительства подбросил солдат по фамилии Линде, большевик, бывший член Исполкома Петросовета. Но как партия большевики в этом движении масс, вызванным нечаянной провокацией Милюкова, участия не принимали, чтобы не привлекать к себе внимания, пока в сутолоке событий не запорошится пылью немецкий след, ведущий к их вождю и их лозунги с немецким акцентом о «мире без аннексий и контрибуций», навлекшие на них гнев народа.
СИЛУЭТЫ СОВРЕМЕННИКОВ В ИНТЕРЬЕРЕ ВЕКОВ
(продолжение. Начало в № 2-3/2023 и сл.)
Первый оскал бестии
Как только ему удалось перетянуть на свою сторону половину ЦК, он уже на 14 число назначил открытие первой Петроградской конференции большевиков, где вынес на обсуждение свои тезисы о недоверии результатам буржуазно-демократической революции и начале подготовки социалистической. Но он опять дал маху, не сумев оценить, какая погода на дворе.
«14-16 апреля все газеты облетела резолюция искони революционнейших матросов балтийского флотского экипажа, бывших на вокзале 3 апреля в качестве почетного караула: «Узнав, что господин Ленин вернулся к нам в Россию с соизволения его величества императора германского и короля прусского, мы выражаем свое глубокое сожаление по поводу нашего участия в его торжественном въезде в Петербург. Если бы мы знали… каким путем он попал к нам, то вместо восторженных криков «Ура!» раздались бы наши негодующие возгласы: «Долой, назад в ту страну, через которую ты к нам приехал!»… Лозунг: «Долой Ленина — назад в Германию!» стал достоянием самых широких масс около середины апреля. Репутация большевистского вождя как врага России и революции была быстро упрочена… Около дома Ксешинской стали собираться по вечерам огромные толпы людей. Они устраивали враждебные манифестации, агитировали, угрожали… По городу стали ходить толпы, бурно требующие ареста Ленина… «Арестовать Ленина!», а затем: «Долой большевиков!» слышалось на каждом перекрестке… 17 апреля состоялась грандиозная манифестация инвалидов… Огромное число раненых из столичных лазаретов, в повязках, безногих, безруких двигалось по Невскому к Таврическому дворцу. На знаменах: «Война до конца!», «Наши раны требуют победы!» Это было действительно страшное зрелище. С надписями и возгласами: «Долой Ленина!» они пришли к Таврическому дворцу требовать ареста и высылки будущего диктатора. Позорное изгнание из России и из истории казалось бы нависло неминуемой карой над незадачливой головой претендента на роль вождя и учителя всего мирового пролетариата. Но поспешность — бич большинства политиков, стремящихся в хаосе революций не упустить свой выигрышный шанс, часто приводит к неожиданным рокировкам. Спасение пришло не из Таврическго дворца, уже не имевшего возможности защитить своего скандального подопечного, а с противоположной стороны — из Мариинского. Историк Милюков тоже не сумел правильно оценить прочность успеха, достигнутого разоблачительной кампанией и поторопился укрепить свое реноме в глазах могущественных союзников. 19 апреля из газет жителям столицы и провинций стало известно, что 18 апреля министром иностранных дел Милюковым была отправлена союзникам нота, в которой он заверял их в неколебимой верности России своим союзническим обязательствам вести войну с Германией до победного конца. Получив посланную ему из МИДа копию 19 апреля, ЦИК Петросовета немедленно погрузился в ее изучение и обсуждение вопроса, как на нее реагировать. Утром 20-го, когда ЦИК продолжал обсуждение, «пришло известие о том, что с Выборгской стороны движется к Невскому огромная толпа рабочих, частью вооруженных», с ними много солдат. Они идут с лозунгами: «Долой Временное Правительство!», «Долой Милюкова!» В рабочих районах, на заводах и в казармах митинги, в связи с опубликованием в газетах ноты Милюкова. На Невском собираются толпы и устраиваются летучие митинги в поддержку Милюкова и Временного правительства. Чхеидзе помчался навстречу манифестации рабочих и остановил ее на Марсовом поле. После горячей полемики ему удалось успокоить толпу и убедить, что Исполком Совета в это самое время решает вопрос о форме организованного протеста, а разрозненные действия могут только повредить делу. Столкновение с манифестующими на Невском было предотвращено. Но вскоре поднялся Финляндский полк, за ним Московский. Со знаменами и плакатами: «Долой захватную политику!» и «В отставку Милюкова и Гучкова!» полки окружили Мариинский дворец. Туда немедленно был послан Скобелев. Ему удалось убедить солдат отказаться от ареста правительства. Когда командующий округом генерал Корнилов с кавалерией и пушками явился к Мариинскому дворцу, солдаты уже рассеялись до его появления.
Идею «осады» дворца и ареста правительства подбросил солдат по фамилии Линде, большевик, бывший член Исполкома Петросовета. Но как партия большевики в этом движении масс, вызванным нечаянной провокацией Милюкова, участия не принимали, чтобы не привлекать к себе внимания, пока в сутолоке событий не запорошится пылью немецкий след, ведущий к их вождю и их лозунги с немецким акцентом о «мире без аннексий и контрибуций», навлекшие на них гнев народа. И в самом деле, вспышка ярости, разожженной милюковской нотой, оказалась много сильнее, чем перед тем предательством большевиков. Всколыхнулась страна. Из Москвы, Киева, Нижнего Новгорода, Самары в столицу летели призывы к аресту Милюкова и даже к свержению правительства. А в столице утром 21 апреля толпы солдат и рабочих встретились на Невском с толпами сторонников Милюкова и это быстро привело к беспорядочной перестрелке, не обошлось без убитых и раненых. Мариинский дворец был в растерянности. Но Исполком Совета немедленно обратился к населению города и страны с воззванием «Ко всем гражданам». «Во имя спасения революции от грозящей ей смуты» он призвал всех к соблюдению порядка и дисциплины. Солдатам в нем было сказано: «Только Исполкому Совета принадлежит право располагать вами», ни военный министр, ни главком, ни большевики не могут без утверждения этой меры Советом вывести из казарм никакой воинской части. Воззвание подействовало как глас с неба. Немедленно все разгоряченные головы разошлись по домам и казармам. Это стало высшей точкой авторитета Петросовета за весь срок его существования. 23 апреля его «Известия» сообщили стране: «Не нужно более никаких вооруженных демонстраций. Армия с нами … миллионы штыков в нашем распоряжении.» Совет доказал свое право на власть, данную ему народом, немедленно подчинившимся его приказу.
24 апреля генерал Корнилов подал Совету министров свое прошение об отставке, в связи с заявлением Исполкома Петросовета о том, что его приказы становятся действительными только после утверждения их в Исполкоме. Правительство и Совет бросились его уговаривать остаться, но после того как 30 апреля 3-я рота Финляндского полка отказалась выйти на смотр, происходивший на Марсовом поле, без приказа Исполкома Совета, он ушел, не вступая в дальнейшие дискуссии с правительством. Но вопрос о том, как может исполнять свое назначение армия при установившемся в ней двоевластии: демократии солдатских полковых комитетов, опекаемых Петросоветом, и военном командовании, требовал своего решения и незамедлительно, до начала большого наступления в начале лета, с которым связывали надежду на победоносное окончание войны. Военный министр Гучков издал два приказа: первый — о категорическом запрете братаний с немецкими солдатами по инициативе солдатских комитетов, и второй — о приравнивании подрывной агитации за немедленный и безоговорочный мир к вражеским действиям, подлежащим военным судам. Ни тот, ни другой не оказали ни малейшего действия. Их никто и не подумал исполнять. 30 апреля Гучков подал в отставку. В письме на имя предсовмина князя Львова он объяснил причину: «Ввиду тех условий, в которые поставлена правительственная власть в стране … условия, которые я не в силах изменить и которые грозят роковыми последствиями и обороне, и свободе, и самому бытию России — я по совести не могу дальше нести обязанности военного и морского министра и разделять ответственность за тот тяжелый грех, который творится в отношении родины.» На совещании членов Государственной Думы 4 мая он добавил: «Я ушел от власти потому, что ее просто не было. Болезнь заключается в странном разделении между властью и ответственностью: на одних — полнота власти, но без тени ответственности, а на видимых носителях власти — полнота ответственности, но без тени власти…» 26 апреля правительство обратилось к российским гражданам с сообщением о предстоящей реконструкции власти. Идея коалиции правого правительства и левого Совета казалась спасением. После затяжки, связанной с нежеланием Петросовета брать на себя какую-либо долю бремя ответственности, к 4 мая коалиционное правительство было все же сформировано. Место министра иностранных дел, после того как Милюков, чувствующий на себе долг быть спасителем России, долго сопротивлялся и отказывался перейти в кресло министра просвещения, пока его не «ушли», занял Терещенко, оставив ради этого минфин. Военным и морским министром назначили Керенского, освободившего минюст. Еще четыре министерства: юстиции –Переверзев, труда — Скобелев, продовольствия — Пошехонов и почт — Церетели были заняты членами Исполкома Совета. А 5 апреля в Таврическом дворце торжественно встречали приехавшего из Америки Троцкого. Отдав должное в своей речи величию совершенной революции и ее международному значению, бывший первый председатель Петросовета (в 1905 году) «мягко указал на практическую бесплодность и принципиальную ошибочность ныне совершенного шага. Он назвал коалицию буржуазным пленением Совета. Но большой значимости этой ошибки не придавал, полагая, что от нее революция не погибнет.»
А дела, к которым приступило новое правительство, были хуже некуда. Хлеба не было, к концу апреля паек сократился до полфунта на день. Но и к 20 мая продовольственный съезд не смог ничего решить для улучшения положения. Крестьяне не желая мириться с необходимостью ждать Учредительного собрания для решения вопроса о земле, захватывали помещичьи земли, часто грабя при этом и сжигая именья. Солдаты, считали увольнение из армии 170 генералов недостаточным, то и дело по решению своих комитетов демонстрировали неповиновение тем приказам, которые им не нравились. Местные советы брали управление на местах в свои руки, не видя от чиновников министерства внутренних дел никакого прока. Усилия правительства как-нибудь справиться с разрухой и наладить снабжение фронта, не говоря уже о тыле, были тщетны. Во всех партиях шли бесконечные обсуждения безнадежного положения. В июне на I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов председатель Петросовета Чхеидзе сказал, что в настоящее время в стране нет такой партии, которая была бы готова взять на себя ответственность за положение дел в стране. Тогда из глубины зала раздался резкий картавый крик Ленина: «Есть такая партия!». Это было «Иду на вы!». Вождь решил, что время для решительных действий настало. В узком кругу руководителей штурмовых отрядов партии — «Военки» он обсуждал возможности вооруженного захвата власти из рук беспомощного и непопулярного Временного правительства и нерешительных болтунов Исполкома Совета. Было намечено провести сначала в качестве репетиции смотр революционных сил, готовых пойти за партией. ЦК партии назначил с этой целью на 10 июня массовую демонстрацию против начала нового наступления на фронте, куда было уже отправлена тысяча солдат из Петроградского гарнизона, и за передачу всей власти Советам. Был принят «план действий, исходивший от Ленина: Ударным пунктом является Мариинский дворец, резиденция Временного Правительства. Туда должны были направляться рабочие отряды и верные большевикам полки. Особо назначенные лица должны были вызвать из дворца членов кабинета и предложить им вопросы. Особо назначенные группы должны были во время министерских речей выражать народное недовольство и поднимать настроение масс. При надлежащей температуре настроения, Временное правительство должно было быть тут же арестовано. В зависимости от того, какова окажется реакция города, ЦК большевиков, под тем или иным названием, должен был объявить себя властью. Если в процессе манифестации настроение будет для всего этого достаточно благоприятным, и сопротивление Львова-Церетели будет невелико, то оно должно быть подавлено силой большевистских полков и орудий.» На происходящем в это время съезде Советов сообщение об этой ни с кем не согласованной большевиками манифестации вызвало тревогу и возмущение. Уже хорошо зная тактику большевиков натравливать массы на правительство и провоцировать на беспорядки, Петросовет потребовал отменить назначенную демонстрацию и принять участие в мирной, невооруженной демонстрации, которая будет происходить по призыву Совета 18 июня.11июня перед Исполнительным Комитетом Петросовета и перед членами президиума Всероссийского Съезда Советов выступил Церетели: — То, что произошло, является не чем иным, как заговором, заговором для низвержения правительства и захвата власти большевиками, которые знают, что другим путем эта власть им никогда не достанется… У тех революционеров, которые не умеют достойно держать в своих руках оружие, нужно это оружие отнять. Большевиков надо обезоружить… Заговоров мы не допустим.» Вступать в открытый конфликт с властью, которой они сами требовали передать всю власть, ленинская партия не могла и была должна подчиниться. Но были приложены все силы, чтобы демонстрация прошла под большевистскими лозунгами: «Долой войну!», «Вся власть Советам!» и «Долой десять министров-капиталистов!». Последний лозунг содержал в себе намек Петросовету, что остальных пятерых министров из числа его бывших членов большевики признают. Четырехсоттысчная демонстрация, прошедшая под этими лозунгами 18 июня, убедила большевиков в силе их влияния на массы, вызвала растерянность в Советах и опасения в правительстве. Созвав своих самых решительных и твердых соратников из Военки и ЦК, Ленин доработал план свержения правительства и захвата власти в Петросовете. Согласно этому плану, используя очередное ухудшение продовольственного положения в городе и намеченное начало наступления на Северном фронте, следовало вначале июля начать в столице массовую демонстрацию рабочих и солдат под теми же лозунгами, что и 18 июня, но на этот раз демонстрацию вооруженную, и внутри многотысячной массы скрыть главную ударную силу — солдат пулеметного полка, полностью примкнувшего к большевистской «Военке», и колонны кронштадтских матросов, рвавшихся в бой за власть Советов. Предполагалось, что, достигнув центра города, демонстрация сначала направится к Мариинскому дворцу, где, ворвавшись внутрь, «штурмовики» арестуют Временное правительство, а затем последуют то же самое с ЦИК Советов в Таврическом дворце и объявят массам, что вся власть теперь принадлежит Советам, которые на самом деле будут представлены только большевиками. После чего останется захватить вокзалы, мосты, арсенал, телеграф и можно начинать править Россией. Верховное руководство путчем было возложено на командира «Военки» Подвойского. Сам «вождь», сославшись на крайнее переутомление и на необходимость доработать программу партии к открытию в конце июля съезда партии, уехал в Финляндию на дачу к Бонч-Бруевичу.
Однако в деле организации мятежей часто возникают совершенно неожиданные обстоятельства и тщательно продуманные планы летят коту под хвост. Утром 3 июля Подвойский направил солдат пулеметного полка на все заводы и во все полки гарнизона с призывом все как один идти на бой за власть Советов. Рабочие довольно дружно откликнулись, но среди солдат гарнизона успех был лишь частичный. Дойдя до дворцов, демонстранты стали шумно требовать, чтобы вся власть была передана Советам, но «штурмовики» вместо того чтобы ворваться внутрь и захватить власть, стали захватывать легковые и грузовые автомобили и, украсив их красными флагами, стали разъезжать по городу, крича «Вся власть Советам» и стреляя из ружей и пулеметов. Захватили также Петропавловскую крепость и арсенал, пытались, но неудачно, арестовать военного министра. В Советах же попытка так называемой «рабочей» секции выступить против ЦИК Советов как бы от имени всего Петросовета с требованием забрать всю власть у Временного правительства, не получила поддержки, которую ожидала от «братишек». «Военка» не решилась ставить Петросовет на попа при неясной позиции гарнизона. Новый командующий военным округом приказал войскам навести порядок на улицах. Но гарнизон и в этом случае предпочел остаться в казармах, сохраняя нейтралитет.
На следующий день в Питер прибыл вызванный со своего курорта Ленин. Его никто не встречал и до особняка Кшесинской он добрался на извозчике. Выслушав сообщение о событиях минувшего дня, он помрачнел, план «стихийного захвата власти революционными массами» явно провалился. Хочешь — не хочешь, а всю ответственность за происходящее необходимо было брать на себя. Командиры «Военки» ждали его указаний. «Бить вас всех надо!» — процедил он сквозь зубы. Вскоре перед особняком и вдоль проспекта скопилось море «братишек» с ружьями, патронташами и связками гранат у пояса. Узнав, что приехал Ленин, они пришли, чтоб наконец услышать от Самого команду на штурм. Но не услышали. Ему пришлось выйти к ним на балкон и, воздав должное их верности революции, мужеству и организованности, заверить собравшихся в своей горячей убежденности, что в конце концов власть все-таки перейдет к Советам, и, готовясь к этому, надо сохранять бдительность и выдержку. Такой громкий шаг на месте ошарашил многие горячие головы в бескозырках и, не зная, что им делать, они вновь пустились разъезжать по городу с ружьями, пулеметами, знаменами и плакатами. Кое-где завязывалась перестрелка из окон и по окнам. На нескольких площадях в центре тявкали пулеметы, всего оказалось до четырехсот погибших, но положение оставалось в течение дня неопределенным. Ленин в глубине души не расставался с надеждой, что «стихийное» развитие событий вовлечет в конце концов колеблющиеся воинские части и дело кончится захватом власти. Он терпеливо ждал, куда повернет кривая, готовый в случае удачи немедленно «влезть на броневик» и оседлать события. Однако готов он был и столь же быстро юркнуть в норку (как в 1905-ом), если дело не выгорит и категорически отказывался «бросить жребий» и от имени ЦК дать «Военке» приказ брать власть. Что происходит на улицах города он узнавал только из отрывочных слухов, долетавших до него, и сильно нервничал.
Много очевидней были впечатления Максима Горького, находившегося на Невском, в гуще событий: «На всю жизнь останутся в памяти отвратительные картины безумия, охватившего Петроград днем 4-го июля. Вот, ощетинясь винтовками и пулеметами, мчится, точно бешеная свинья, грузовой автомобиль, тесно набитый разношерстными представителями «революционной армии», среди них стоит встрепанный юноша и орет истерически: — Социальная революция, товарищи! Какие-то люди, не успевшие потерять разум, безоружные, но спокойные, останавливают гремящее чудовище и разоружают его, выдергивая щетину винтовок. Обезоруженные солдаты и матросы смешиваются с толпой, исчезают в ней… И ясно, что этот устрашающий выезд «социальной революции» затеян кем-то наспех, необдуманно и что — глупость имя силы, которая вытолкнула на улицу вооруженных до зубов людей. Вдруг где-то щелкает выстрел, и сотни людей судорожно разлетаются во все стороны, гонимые страхом, как сухие листья вихрем, валятся на землю, сбивая с ног друг друга, визжат и кричат: — Буржуи стреляют! Стреляли, конечно не «буржуи», стрелял не страх перед революцией, а страх за революцию. Слишком много у нас этого страха. Он чувствовался всюду — и в руках солдат, лежащих на рогатках пулеметов, и в дрожащих руках рабочих, державших заряженные винтовки и револьверы, со взведенными предохранителями, и в напряженном взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят в свою силу да едва ли и понимают, зачем они вышли на улицу с оружием. Особенно характерна была картина паники на углу Невского и Литейного часа в четыре вечера. Роты две каких-то солдат и несколько сотен публики смиренно стояли около ресторана Палкина и дальше, к Знаменской площади, и вдруг, точно силою какого-то злого, иронического чародея, все эти вооруженные и безоружные люди превратились в оголтелое стадо баранов. Я не мог уловить, что именно вызвало панику и заставило солдат стрелять в пятый дом от угла Литейного по Невскому — они начали палить по окнам и колоннам дома не целясь, с лихорадочной торопливостью людей, которые боятся, что вот сейчас у них отнимут ружья. Стреляло человек десять, не более, а остальные, побросав винтовки и знамена на мостовую, начали вместе с публикой ломиться во все двери и окна, выбивая стекло, ломая двери, образуя на тротуаре кучи мяса, обезумевшего от страха. По мостовой, среди разбросанных винтовок, бегала девочка-подросток и кричала: — Да это свои стреляют, свои же! Я поставил ее за столб трамвая, она возмущенно сказала: — Кричите, что свои… Но все уже исчезли, убежав на Литейный, Владимирский, забившись в проломанные ими щели, а на мостовой валяются винтовки, шляпы, фуражки и грязные торцы покрыты красными полотнищами знамен…. Вот это и есть тот самый «свободный» русский народ, который за час перед тем, как испугаться самого себя, «отрекался от старого мира» и отрясал «его прах» с ног своих? Это солдаты революционной армии разбежались от своих же пуль, побросав винтовки и прижимаясь к тротуару? Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокален и очищен от рабства, вскормленного в нем…»
Горькому, конечно же, было неведомо тогда, что сила, которая вывела на улицы вооруженный народ была не так глупа, как подла. Ленинский план сводился к циничной комбинации провокаций и обманов. Конечной целью которой было захват диктаторской власти в России и распространение ее на весь мир. Вторая часть была глупостью, продиктованной фанатической верой Ленина в марксистские бредни о неизбежности скорого наступления мировой пролетарской революции. Но первая часть была порождена всецело революционной беспринципностью первого фашистского вождя.
План этот в самом общем виде возник, собственно, в голове знакомого Ленину с 1905 года попутчика революции в России, ставшего крупным финансистом в отнюдь не прозрачной сфере германо-турецких военно-экономических связей, Александра Гельфанда, он же Парвус. Этот меньшевик существенно помог Троцкому проникнуться идеей перманентной революции, а Ленину, утратившему после 1905 года веру, что «нынешнее поколение революционеров доживет до социальной революции в России», и тоскливо прозябавшему в Цюрихе, получить неожиданно от германского Генерального Штаба «командировку» в Россию и очень крупные «подъемные» на устройство там такой революционной власти, которая выведет Россию из войны с Германией. Не исключено, что Парвус вполне искренне хотел таким образом помочь Германии, где ему удалось достичь несравненно лучшего положения, чем в России, и Ленина он, по видимому, оценил правильно. По воспоминаниям одного из активнейших членов ИК Петросовета «около полудня в разных концах города началась стрельба. Она начиналась со случайных выстрелов, следовала паника, винтовки начинали сами стрелять куда попало. Везде были раненые и убитые. Начались небольшие, частичные погромы. Часам к четырем число раненых и убитых уже исчислялось, по слухам, сотнями. Здесь и там валялись трупы убитых лошадей… Советско-правительственные власти высылали верные отряды юнкеров, семёновцев, казаков. Они дефилировали и встречались с неприятелем. При встрече колонн, ни участники, ни свидетели не различали, где чья сторона. Пули в огромном большинстве доставались, конечно, прохожим. Все это совсем не походило на манифестацию против министров-капиталистов, но и на восстание за власть Советов не походило тоже. Но вдруг над Петербургом разразился проливной дождь. Минута-две-три, и «боевые колонны» не выдержали, солдаты-повстанцы разбегались, как под огнем, и переполнили все подъезды, навесы, подворотни. Настроение было сбито, ряды расстроены. Дождь распылил восставшую армию … массы не находили своих вождей, а вожди — подначальных. Командиры говорили, что восстановить армию уже не удалось, и последние шансы на какие-нибудь планомерные операции после ливня совершенно исчезли. Было около пяти часов. В комнатах Исполн. Комитета кто-то впопыхах сообщил, что ко дворцу подошли кронштатдцы. Под предводительством Раскольникова и Рошаля, они заполнили весь сквер и большой кусок Шпалерной. Настроение их самое боевое и злобное. Они требуют к себе министров-социалистов и рвутся всей массой внутрь дворца. Президиум выслал к ним Чернова. Чернов произнес небольшую речь о кризисе власти. Речь прерывалась возгласами в большевистском духе. А по окончанию ее какой-то инициативный человек из толпы потребовал, чтобы министры-социалисты сейчас же объявили землю народным достоянием и т.п. Поднялся неистовый шум. Толпа, потрясая оружием, стала напирать. Чернова объявили арестованным в качестве заложника. Группа рабочих, ворвавшись в зал, произвела там панику криками: — Товарищ Чернов арестован толпой. Его сейчас расстреляют! Спасайте скорее! Выходите все на улицу! Я бросился к выходу, и тут же увидел Раскольникова, пробиравшегося к залу. Я взял его за руку и потащил обратно, на ходу объясняя, в чем дело. Нас догнал Троцкий. Троцкого знал и ему, казалось бы, верил весь Кронштадт. Но Троцкий начал речь, а толпа не унималась. Если бы поблизости сейчас грянул провокационный выстрел, могло бы произойти грандиозное побоище, и всех нас, включая, пожалуй, и Троцкого, могли бы разорвать в клочки. Едва-едва Троцкий заставил слушать себя ближайшие ряды… Не зная, что делать, кронштадтцы отпустили Чернова. Троцкий взял его за руку и спешно увел внутрь дворца. Я же, оставаясь на месте происшествия, вступил в спор с Раскольниковым. — Уведите же немедленно свою армию. Ведь вы видите, легко может произойти самая бессмысленная свалка… Какая же политическая цель их пребывания здесь и всего этого движения? Раскольников смотрел на меня злыми глазами и отвечал неясными односложными словами… Я понимал достаточно хорошо, что такое — стихийное движение… но я не знал, что большевики уже по меньшей мере целый месяц находятся в полной готовности взять в свои руки всю государственную власть «при благоприятных условиях» … Раскольников имел соответствующие директивы… но прямых приказов Раскольников и Рошаль не получили… стоять на месте и ничего не делать многотысячной толпе, приведенной «защищать революцию», было тоже невозможно. Настроение могло легко обратиться против самих кронштадтских генералов… В этот момент на передок автомобиля взобрался Рошаль… Он прославлял кронштадтцев за выполнение их революционного долга, а затем приглашал отправиться на отдых в указываемые им пункты, где армия получит кров и пищу. Но доблестные кронштадтцы должны быть наготове. В каждый момент они могут понадобиться революции снова, и их призовут опять.».
День клонился к вечеру. К семи часам, после ухода кронштадтцев им на смену явилась столь же многочисленная масса вооруженных рабочих путиловского завода. В зал заседания Исполкома «врывается толпа рабочих человек в 40… Один из рабочих, классический санкюлот, в кепке и короткой синей блузе без пояса, с винтовкой в руке вскакивает на ораторскую трибуну. Он дрожит от волнения и гнева и резко выкрикивает, потрясая винтовкой, бессвязные слова: — Товарищи! Долго ли терпеть нам, рабочим, предательство? Вы собрались тут, рассуждаете, заключаете сделки с буржуазией и помещиками… занимаетесь предательством рабочего класса. Так знайте, рабочий класс не потерпит! Нас тут, путиловцев, 30 000 человек, все до одного!.. Мы добьемся своей воли! Никаких чтобы буржуев! Вся власть Советам! Винтовки у нас крепко в руке! Керенские ваши и Церетели нас не надуют… Чхеидзе, перед носом которого плясала винтовка, спокойно наклонившись со своего возвышения, протягивал и всовывал в дрожащую руку рабочего вчерашнее воззвание. Вот, товарищ, возьмите, пожалуйста, прошу вас, и прочтите. Тут сказано, что вам делать и вашим товарищам-путиловцам… В воззвании было сказано, что все вышедшие на улицы должны отправляться по домам, иначе они будут предателями революции…» «Вечером в цирке «Модерн» собрались рабочие с Петроградской и Выборгской сторон, ожидая выступления вождей большевизма. Но никто не явился… Мы отправились к Таврическому дворцу… В комнате, занимаемой фракцией большевиков, у стола, опершись головой на руку, сидел Ленин… Один из военных спросил, что нам нужно. Я ответил, что мы — представители Союза Трудового Равенства и высказал удивление, что фракция большевиков оставляет в данный момент рабочих и солдат без своего руководства, и те мечутся, не зная, что предпринять. Следует или дать сигнал к настоящему вооруженному восстанию и к захвату власти не Советами, которые этого не хотят, а революционным пролетариатом, т.е. большевиками, или решительно призвать к прекращению демонстрации и полному успокоению.» …«На последней странице «Правды» от 5 июля было помещено скромное объявление: «Цель демонстрации достигнута. Лозунги передового отряда рабочего класса … показаны внушительно и достойно … Мы постановили поэтому закончить демонстрацию». Движение круто пошло на убыль, а 6-го в Петрограде все стихло.» За таинственной тишиной на большевистской колокольне 4 июля, когда все штурмовые отряды во главе с Раскольниковым, Лацисом, Невским, Подвойским и другими «полевыми командирами» пылали революционной яростью и сгорали от нетерпения, ожидая набата, скрывалась, однако, фундаментальная причина. Излюбленной тактикой фашистских вождей всегда была провокация. Подготавливая крупное преступление, они непременно начинали с провокационного дебюта, цель которого была придать тщательно подготовленной акции убедительную видимость спонтанного взрыва народного гнева. Первый в истории фашист классического типа — Ульянов «Ленин», как и его главный продолжатель, отличался замечательным равновесием между его разросшимся до крайности инстинктом самоутверждения и столь же могучим инстинктом самосохранения. Приложив максимум старания, чтобы пробольшевиченные массы рвались в бой «за власть Советов», власть, которая сразу же им устроит расчудесную жизнь, он, назначив «мирную» демонстрацию всех сил большевизма против капиталистической власти Временного правительства и проинструктировав вожаков «Военки», как «не помешать» в нужный момент революционной энергии масс, уехал на недельку «отдохнуть» на дачу в Финляндию, «чтобы там заодно подготовить программу для приближающегося съезда партии». При этом он, само собой, был готов в любой момент, как только придет сигнал, что дело выгорело и Совет находится в руках «народа», а правительство свергнуто, немедленно бросить свои труды и поспешить в столицу, чтобы вовремя успеть «принять» власть из рук соратников и, естественно, народа. Однако нужный момент, на который так рассчитывал главный вдохновитель путча, как-то не случился в первый день вооруженной до зубов четырехсоттысячной демонстрации. Между членами ЦК возникли разногласия «по текущему моменту», и доверенные товарищи поехали к нему, уже усвоив большевистский порядок вещей: решающее слово исходит только из уст вождя. Пришлось ехать туда, откуда ему хотелось бы быть в эту пору подальше. Но тактики своей он не переменил. Обругал соратников, похвалил собравшихся у особняка Кшесинской «братишек» и, не сказав им ни да, ни нет, уехал в Таврический, продемонстрировать свою непричастность к «заговору». Там он и просидел молча до конца дня в комнате, отведенной для фракции большевиков, ожидая. Но не дождался. Как на зло, на улицах и площадях палили, почем зря, а, сгрудившись у подъездов дворцов, только рычали, как голодные псы, и ни одному дурню не пришло в голову, пальнуть, чтоб отвести душу. Вот тут-то и сдетонировало бы так, что в клочья порвали бы и министров, и депутатов… Так они и ждали: массы — сигнала на штурм, а вождь — стихийного взрыва масс.
(продолжение следует)
